Понятно, что с таким характером Армстронг едва ли достиг бы особых высот даже при своем фантастическом таланте. Но в дело вмешалась Лил Хардин. Она была пианисткой у Оливера и поначалу смотрела на Армстронга презрительно: вечно заискивающий, недалекий, эти убогие кальсоны из-под брюк, да еще и толстый в придачу — к приезду в Чикаго дорвавшийся до сытой жизни «малыш Луи» весил почти 100 кг. (Сама Лил происходила из довольно обеспеченной семьи и поэтому скрывала свое увлечение джазом от мамы, которая растила из девушки классическую пианистку и твердила, что все эти джазы только позорят чернокожих.) Но сперва Лил услышала, как он играет. А потом разговорилась с Луи — и вдруг открыла в нем того, кем он и был: большого доброго ребенка, мало что понимающего и про жизнь, и про собственный гений.

Лил Хардин была решительной барышней. Для начала она развелась с мужем, которого успели ей организовать родители. Потом ухитрилась вытащить в Чикаго Дэйзи Паркер, все еще состоявшую женой Луи, и оформила их развод. Дальше, понятно, была свадьба, сразу после которой Лил взяла судьбу Армстронга в свои маленькие, но очень крепкие ручки. Это она убедила Луи, что он перерос Оливера, заставила уйти из «Creole Jazz Band» и помогла собрать собственный оркестр. Это она хлопотала насчет контрактов и, как теперь говорят, продвижения этого оркестра. Это ее стараниями супруги смогли вскоре купить в Чикаго дом из целых 11 комнат — неслыханная роскошь для чернокожей семьи. Это Лил уговорила Армстронга принять приглашение попробовать себя в Нью-Йорке, результатом чего стал феерический успех и дебют Луи на Бродвее. И, наконец, именно Лил Хардин устроила в конце двадцатых сеансы звукозаписи Армстронга с сессионными музыкантами, объединившимися в ансамбль «Hot Five», а затем и «Hot Seven». Эти пластинки стали эталоном джаза.

При этом Луи не считал себя джазменом. О себе говорил, что играет хорошую музыку. Такую, чтобы брала за душу — вот и весь разговор. А все эти умничанья насчет гармоний и импровизаций просто не понимал. Он и слово «джаз» скорее недолюбливал, во всяком случае, употреблял крайне редко — даже тогда, когда оно было паролем, открывавшим любую дверь.

Певцом он мечтал стать с раннего детства — помните его вокальный квартет? И стал, да еще каким! Но мало кто знает, что Луи Армстронг ужасно переживал из-за собственного голоса. Его хрипота была вызвана заболеванием голосовых связок. И Армстронг перенес две операции на связках, чтобы избавиться от недуга и обрести тот голос, о котором и мечтал. Поскольку мечтал он быть… сладкоголосым тенором! Благодарение небу, операции не увенчались успехом, и Луи смирился-таки с прославившим его голосом.

Этим его усилия по разрушению собственной карьеры не ограничились. Армстронгу мало было петь и играть. С конца 1920-х он все активнее выступал и как шоумен — сам он предпочитал слово «развлекатель». Это означало, что музыкальные номера он то и дело перемежал комическими репризами. Уровень шуток был, мягко скажем, на любителя. Армстронг выпучивал глаза, нелепо косолапил, корчил идиотские рожи и нес сущую околесицу. Постепенно эта манера распространилась и на его музыкальные выступления. В песни он вставлял сальные реплики, а оркестрантов подбадривал примерно такими призывами: «Девочки хотят погорячее! Ну-ка, ребята, навострите ваши дудки!» Причем Армстронг совершенно не делал поправки на то, играет ли он в клубе в Гарлеме или на ведущих европейских сценах. Так, во время концерта в Англии он обратился к сидевшему в ложе королю Георгу V (что и само по себе было грубейшим нарушением этикета) со словами: «Ну а сейчас, величество, мы вжарим покрепче специально для тебя!»

Отчасти эта манера объяснялась весьма непритязательным вкусом и чувством юмора Армстронга. Он, например, мог в качестве рождественской открытки отправить друзьям фотографию, запечатлевшую его сидящим на унитазе, и считал это отличной шуткой. Но была и другая причина. Во времена детства Армстронга были очень популярны уличные представления в жанре минстрел-шоу. Одним из героев таких представлений неизменно являлся комический простак-негр, который выглядел и вел себя подчеркнуто нелепо, но в итоге оказывался в выигрыше, да еще и срывал овации публики. Видимо, для человека с характером Армстронга эта «ролевая модель» представлялась чрезвычайно соблазнительной.

В том же амплуа «забавного негра» Армстронг снялся в 1930-е годы в нескольких фильмах. По преимуществу скверных, вся ценность которых состоит сегодня в том, что в каждом из них Армстронг все-таки еще обязательно играет или поет. На счастье, даже самым плохим голливудским режиссерам было очевидно то, чего никак не желал понять он сам: главное в Луи — никак не его таланты комика.

Дядя Том из Золотой Хижины

С середины 30-х дела у Луи Армстронга пошли неважно. Ранний джаз сменился новыми модными течениями, подросли и новые музыканты. Самые яркие из них играли, пожалуй, не хуже, чем Армстронг когда-то — и точно лучше, чем он теперь.

В Доме Джонса Луи попросту научили дуть в корнет что есть сил. С тех пор он освоил нотную грамоту и сменил корнет на трубу, но так и не овладел правильным амбушюром — так музыканты именуют технику складывания губ и языка при игре на духовых. У Луи Армстронга был ужасный амбушюр, за счет которого он добивался нереально чистого и мощного звука, но нещадно травмировал губы. Уже в 20-х каждое его выступление превращалось, по сути, в акт самоистязания. Дальше стало хуже. На губах Армстронга начали образовываться жуткие рубцы и язвы. Губы при этом теряли подвижность, и играть становилось невозможно. Луи Армстронг нашел способ борьбы с проблемой. По утрам он вставал перед зеркалом с опасной бритвой и срезал наросты с губ. А потом прикладывал к кровавым ранам какие-то доморощенные компрессы — он всю жизнь доверял знахарям и средствам народной медицины больше, чем дипломированным докторам с их рецептами. Это невозможно представить, но Луи продолжал таким образом «брить» собственные губы и играть на трубе больше тридцати лет. Однако повторить фантастическую игру своей молодости, увы, не мог. И люди, понимающие толк в музыке, конечно, это заметили.

К тому же Армстронг перестал быть героем темнокожих американцев. Раньше самого факта успеха было довольно, чтобы стать иконой, и Луи был ею на 150 процентов. Времена изменились, и новое поколение было настроено куда как более решительно. Чернокожие боролись за свои права, и в их глазах Армстронг выглядел чуть ли не предателем. Каждый вечер он корчил рожи и кривлялся на потеху белым богатеям. Армстронга презрительно называли Дядей Томом из золотой хижины.

А самое худшее, наверное, состояло в том, что он расстался с Лил. Слишком уж жестко та устраивала его судьбу. И в один прекрасный день Луи устал. Устал носить то, что она скажет, выступать там, где она решит, выбирать менеджеров по ее совету, сидеть на бесконечных диетах и слыть подкаблучником. Лил сменила Альфа Смит, мягкая и послушная, поскольку ничего особенного из себя просто не представляла. Зато снова можно было есть до отвала и самому выбирать менеджеров. При их выборе Луи руководствовался следующими критериями: чтобы был белый, крупного сложения, горластый и нахрапистый. За таким, полагал Армстронг, можно чувствовать себя как за каменной стеной. Понятно, что менеджерами его были почти сплошь прохиндеи, нещадно обворовывавшие артиста. Так ведь такого грех не обворовать! Луи Армстронг искренне считал себя наемным работником у собственных менеджеров! И те охотно платили ему некую «зарплату» с его же доходов от выступлений и записей, оставляя себе все остальное.

Печально, но Армстронг, кажется, и не замечал происходящих перемен. Он по-прежнему собирал полные залы, и ему не было дела до того, что залы эти стали меньше. Газет он не читал. А если что-то его расстраивало, Луи убегал на несколько дней в Гарлем — он уже окончательно сменил Чикаго на Нью-Йорк. Играл в кости с тамошними виртуозами (Армстронг очень любил эту забаву, хотя обычно проигрывал серьезным противникам), ночевал у кого придется, ел простую «честную» еду — и чувствовал себя почти как в детстве, только лучше. Потому что, как ни крути, был все-таки богат и знаменит.